ДРУЗЬЯ ФИШЕРА

URL: http://64.ru/php/content.php?id=245

Начну повествование о близких друзьях Фишера с Миёко Ватаи. Всё-таки она была его женой, так что куда уж ближе. Многие люди, не находящиеся в курсе дела (а к ним относятся почти все журналисты), уверены в том, что брак Бобби с Миёко был чисто формальным мероприятием и заключён он был с тем, чтобы спасти Фишера, сидевшего в тот момент в токийской тюрьме. Они правы лишь в том, что Бобби вообще-то никогда не собирался жениться в принципе, и если бы не тюрьма, то и брака бы этого не было. С другой стороны – известны многочисленные случаи, когда люди являются много лет фактически мужем и женой, официально не узаконив отношения. Фишер не любил всяких формальностей, а жизнь его заставила эти формальности соблюсти. Фактически же Ватаи-сан была для Бобби более четверти века чем-то типа жены – во всяком случае более близкого друга у него не было. На протяжении многих лет они постоянно перезванивались и где бы кто из них ни находился, они всегда знали всё друг о друге. Нередко и встречались. Познакомились они ещё в семидесятые годы в Токио. Фишер по многим причинам любил Японию – ему нравилась японская кухня и, что очень важно, его там никто не узнавал и он не опасался назойливых журналистов.

Когда в 1990 году на Олимпиаде в Нови-Саде, будучи капитаном сборной Японии, я познакомился с Миёко, ей было 45 лет, и при всём желании её нельзя было назвать красавицей. Тем не менее она произвела очень благоприятное впечатление сочетанием, казалось бы, несочетаемых качеств: была очень весёлой и часто смеялась, а когда надо, становилась исключительно деловой; любила поговорить и умела держать язык за зубами (а это Фишер особенно ценил в людях); была очень доброжелательной и при этом имела бойцовский характер – не зря же она всё-таки стала международным мастером.

В японской шахматной жизни на протяжении десятков лет руководил всем Я. Мацумото. Этот миллионер очень любил шахматы и много делал для их развития в Японии. Но поскольку он начинал с нуля, то развитие это шло довольно медленно, да и как могло быть иначе, когда эту игру в стране Восходящего солнца почти никто не знал, а в го и сёги играют миллионы. Мацумото-сан рассказал мне, что познакомился с шахматами случайно. Человек разносторонний, он увлекался биологией и ходил в советский культурный центр в Токио читать книги и журналы. Как-то в журнале «Огонёк» он увидел диковинную диаграмму. С этого всё и началось. И с 1972 года японские шахматисты стали принимать участие в Олимпиадах. Мацумото-сан в 1990 году был уже пожилым человеком, но выглядел очень импозантно и чем-то даже походил на хорошего киноактёра. На Олимпиаде я его видел не часто, он был больше занят делами Конгресса ФИДЕ.

Ватаи-сан была его незаменимой помощницей, решая все вопросы, связанные с командой. Шеф мог доверить ей это дело со спокойной совестью, зная, что она не подведёт. После смерти Мацумото в 2003 году Миёко стала главой Японской шахматной ассоциации. К этой роли она была полностью подготовлена.

Как я уже упоминал, впервые увидел нашу героиню, когда она уже приближалась к полувековому рубежу, а фотографий её ни до этого, ни после этого, и так до 2014 года, мне не попадалось. Увидев же её совместное фото с Фишером в молодости, я испытал что-то похожее на шок. Мне она показалась очень красивой, и если Бобби в неё тогда влюбился, то это нисколько не удивительно. Итак, сначала любовь, а потом тёплые, дружеские отношения. Так часто бывает у людей, и это вполне нормально.

Пытаюсь вспомнить какие-то интересные истории, которые случились на десяти Олимпиадах, где я постоянно общался с Миёко, а также наши встречи в Японии. Сразу в голову приходит трагикомическая история, случившаяся на Олимпиаде в Элисте в 1998 году. При въезде в Олимпийскую деревню машину остановили охранники. Они довольно тщательно следили за тем, чтобы посторонние лица в деревню не попадали. Миёко они приняли за местную жительницу калмычку. И в самом деле – лицо её довольно монголоидное, японцев такого типа немало. А ещё было темно, видимость плохая. В общем, пришлось мне из машины выйти и объяснить бдительным стражам, что это представительница команды Японии и выходить ей из машины, чтобы проверять документы, как-то не совсем было бы прилично. Показал свои документы, и на том инцидент был исчерпан.

А вот редчайший случай, когда я подвергся критике с её стороны. Читаю лекцию в Токио в 2005 году. Что-то показываю на демонстрационной доске. В зале пара десятков слушателей и Ватаи-сан среди них. Вдруг небольшой толчок. Я бы, может, и не обратил внимания, но кто-то вдруг воскликнул: «Землетрясение!» Воскликнул совсем не паническим голосом, так что я не испугался. Мне стало страшно любопытно, ведь это всего лишь второе землетрясение в моей жизни. Первое было в марте 1977 года, когда я был в Кривом Роге, и оно мне хорошо запомнилось. Ни слова не говоря, я пошёл к окну и стал вглядываться вдаль, замечая, что что-то вокруг чуть колеблется. Из этого состояния меня вывел голос Ватаи-сан: «Работайте! Продолжайте лекцию». Подумаешь, событие – землетрясение в Японии.

Где-то в эти же дни случилось ещё одно памятное событие. Обычно после всех лекций мы прощались, и я шёл в гостиницу. Однажды Миёко пошла меня провожать и по дороге завела в магазин, где продавались все товары по цене 105 иен, или 1 доллар. Тогда у нас ещё не было подобных магазинов, и это для меня было в новинку. Кое-что я там купил – какие-то сувениры, чашку, тарелку, зонтик и главное – баночку крабов. Этот деликатес когда-то и у нас можно было свободно купить, но с тех пор прошло много лет.

На следующий день Ватаи-сан объяснила мне причину этого визита в магазин. «Разговаривала с Бобби, сказала о том, что вы сейчас читаете у нас лекции. Он мне и сказал, что помнит встречу с вами в японском ресторане Будапешта, и чтобы я показала магазин, где вы можете купить недорогие вещи».

Услышав это, я был очень обрадован, но, пожалуй, ещё больше удивлён. Поразмыслив, понял, что удивляться было особенно нечему. В этом был весь Фишер. Он не любил журналистов, некоторых организаторов, различных чиновников, но к шахматистам относился уважительно – они все были его коллеги, и не имело значения, кто перед ним – элитный гроссмейстер или обычный международный мастер.

Иногда Миёко заводила разговоры о Бобби. Это случалось редко, и для этого обычно был нужен какой-либо повод. Как-то раз она сводила меня в ресторанчик, где они с Фишером часто бывали. Какой разительный контраст с большинством японских ресторанов во всех уголках земного шара! Никакой экзотики. Большая комната, обычные столики – и это всё. Сели за тот самый столик, где они любили сидеть, и заказали те же самые блюда. «Те же по названию, но не те же по объёму, – засмеялась моя спутница. – У Бобби был зверский аппетит!» Дело было в 2005 году, когда одиннадцатый чемпион мира уже обосновался в Исландии и Миёко сообщила, что ездит к нему, но как это долго и сложно. 13 часов до Копенгагена, несколько часов там в аэропорту и ещё 2-3 часа до Рейкьявика. «Почти сутки получаются», – заключила она с жалобными нотками в голосе. Первый раз в жизни я увидел, как Миёко на что-то жалуется.

Безусловно, она любила Фишера. Относилась к нему как к большому ребёнку с одной стороны, и очень уважительно с другой. Когда заходила речь о том, что многие журналисты находят в его поведении странности, махала рукой и говорила: «Я его знаю лучше их всех. Бобби – хороший человек».

Представляю, как, прилетев в Рейкьявик, она тщательно и не спеша наводила в его жилище образцовый порядок, а потом они шли в какой-нибудь ресторан и по дороге обменивались короткими фразами. А вообще-то они понимали друг друга не только с полуслова, но даже без слов.

 

Ещё одним близким другом Фишера из Азии был филиппинский гроссмейстер Эугенио Торре. Не знаю, где и когда они познакомились, но судя по всему, ещё в семидесятые годы – Бобби и тогда, и позже посещал Филиппины. Как и Япония, ему эта страна понравилась.

Эугенио очень приятный, хорошо воспитанный человек. Держит себя весьма сдержанно, южного темперамента в нём абсолютно не чувствуется. Я познакомился с ним в 1994 году на московской Олимпиаде. Дело в том, что в японской команде играл один филиппинец, и он был как раз моим соседом по гостиничному номеру. Как-то японцы попросили меня выступить в роли экскурсовода – показать лучшие станции московского метро. Эту их просьбу я выполнил с удовольствием. А мой сосед рассказал об этом своим соотечественникам. И вот уже вся филиппинская команда плюс журналисты и различные сопровождающие лица во главе с женой Кампопанеса под моим руководством совершает подобную экскурсию. В вагоне Торре подошёл ко мне и заметил: «Много езжу по свету и не один десяток раз был в городах, где есть метро, но что-то я не припоминаю, чтобы где-либо была кольцевая линия». Я ответил: «Так мы как раз на неё и едем – там большинство красивых станций».

В ходе поездки мы ещё разговаривали о всякой всячине, но когда я попытался завести разговор о Фишере, то мой собеседник переключился на другую тему. По-моему, одно из главных качеств, которые Бобби ценил в своих друзьях, это было как раз умение молчать, когда заходит разговор о нём. А Торре знал немало о своём друге, и я нисколько не удивился, увидев в августе 1998 года в будапештском ресторане их вместе. Эугенио не раз приезжал в Будапешт, чтобы пообщаться с Бобби. В 2008 году я случайно лицом к лицу столкнулся с Торре на одной из улиц Дрездена во время Олимпиады. Мы разговорились. Теперь Эугенио много и охотно рассказывал о своём недавно умершем товарище.

«Знаете, о Бобби пишут всякие небылицы; часто пишут люди, которые его знали поверхностно или совсем не знали. Не верьте этому всему. Мы были знакомы много лет. Он был добрым и отзывчивым человеком и таким навсегда останется в моей памяти».

 

После смерти Фишера многие произносили слова соболезнования. Мне больше всего запомнилось сказанное Спасским: «Я потерял брата». Эта фраза сказала всё о том, какие были у них отношения. С того весеннего дня 1960 года, когда они впервые встретились на перроне вокзала в Буэнос-Айресе (сев потом в поезд, направлявшийся в Мар-дель-Плату), и до зимнего дня 2008 года, когда Бобби ушёл из жизни, прошло почти полвека. Добрые, дружеские отношения у них установились уже тогда и постепенно они переросли в братские. Эти отношения выдержали даже такое тяжелейшее испытание, как матч на первенство мира 1972 года. Выдержали, а потом стали ещё крепче, что привело спустя 20 лет к так называемому матч-реваншу.

Писать о Борисе Васильевиче Спасском и очень легко, и очень трудно. С одной стороны, вся его жизнь как на ладони – книги, статьи, многочисленные интервью. Да и видел его, и общался немало. Правда, в Ростове в 1971 году, в Екатеринбурге в 2001-м, и в Сочи чуть позже разговоры были эпизодическими и короткими, зато в Дублине в 1991 году удалось поговорить как следует.

С другой стороны – всё это лишь верхушка какого-то айсберга. Какой человек Спасский на самом деле? Мотивы его поступков? Мне кажется, что знаменитая фраза философа Г. Сковороды «Мир ловил меня, но не поймал», – она как раз и о Борисе Васильевиче. Чем больше я его видел и слышал, читал его интервью, тем загадочнее он становился для меня. Но одно мне было ясно всегда – что касается его отношения к Фишеру, не может быть никаких неясностей. Относился всегда он к нему очень хорошо, а в конце концов они стали действительно братьями.

Ещё в 1971 году, когда Спасский был чемпионом мира, а их исторический матч только предстоял, я обратил внимание, слушая его рассказы в компании шахматистов «Локомотива», что о чём бы рассказчик ни говорил, его симпатии к Бобби были очевидны. Вот где-то в зале девочка шуршит, снимая обёртку с конфеты – Фишер недоволен; и вот одна из зрительниц разговаривает с соседями, и Бобби требует удалить её из зала. Всегда и во всём Фишер прав. Не помню ни одного рассказа Спасского, в котором по отношению к американцу были бы заметны какие-либо критические нотки.

Тогда в 1971 году было очевидно, что скоро им придётся сразиться в борьбе за корону. Тайманов и Ларсен были уже повержены с сухим счётом, все понимали, что и у Петросяна не так много будет шансов, хотя «железный Тигран» способен был дать бой Фишеру, что, кстати, и случилось. Я пытался понять – боится ли Спасский предстоящего через год матча. И мне показалось, что нет, не боится. То, что Бобби всех громил со страшной силой, чемпиона мира абсолютно не смущало. Фишер, со слов Спасского, вызывал симпатию, но при этом создавалось впечатление, что человек он не слишком искушённый во многих вещах вне шахматной доски. Например, в психологии. А психология в шахматах очень важна. Как раз в начале семидесятых Н. Крогиус писал свою знаменитую книгу о психологии в шахматах. Случайно ли этот человек был в команде Спасского? Случайно ли они были тогда друзьями? А ведь такие разные люди.

До матча 1972 года Спасский одержал три победы над Фишером, не проиграв своему сопернику ни разу. Казалось, он имел к Бобби какой-то ключик. Все эти три выигранные нашим гроссмейстером партии проходили в очень острой борьбе, причём чаша весов всё время колебалась. Хотя Спасский играл эти партии белыми, он, похоже, не стремился получить перевес в дебюте, а судьба партий решалась в сложнейшем миттельшпиле. Это напоминало ситуацию на войне, когда два самолёта летят навстречу друг другу, и в последнюю секунду один из них уклоняется в сторону – нервы не выдержали, боец дрогнул. В их шахматных поединках в этой роли всё время оказывался Фишер. Так что, несмотря на то, что в 1971 году он был в блестящей форме, достигнув по меркам того времени почти что совершенства, оснований бояться чемпиона мира у него было, пожалуй, побольше, чем у Спасского бояться претендента.

Поэтому к матчу Бобби подготовился прекрасно. В шахматном плане это было невероятное расширение дебютного репертуара – даже защиту Алехина он в него включил. Но была и прекрасная физическая подготовка, а ещё и психологическая – писали, что он немало общался со знаменитым игроком в покер, а уж покеристы-то психологи отменные.

Спасский тоже готовился к матчу. Об этом написано уже много, так что я не буду повторяться. Возможно, что он мог подготовиться лучше, но сказать, что он был плохо готов, нельзя. В запасе он имел немало теоретических новинок, какие-то даже удалось применить в матче. В чисто шахматном плане соперники были близки по силе. Многое решила психология. Фишер перед матчем очень нервничал, и ряд его поступков (особенно отсутствие на церемонии открытия) об этом свидетельствует. В какой-то момент Спасский просто мог уехать, но он потребовал от Бобби извинений, которые американец и принес – написал вполне достойное письмо, где извинился не только лично перед чемпионом, но и перед советскими любителями шахмат. Борис принял извинения и сделал гениальный психологический ход – попросил отсрочки начала матча на несколько дней, чтобы успокоиться от пережитого волнения. Отсрочку дали.

Спасский эти дни отдыхал, ловил рыбу, укреплял нервы. Фишер ходил по гостиничному номеру, не находя себе места. К первой партии он подошёл, мягко говоря, не в лучшем состоянии, что вполне объясняет его непонятное взятие пешки h2. На вторую Бобби вообще не пришёл. Решающий момент был перед третьей партией. Фишер в тот день просто не мог играть перед зрителями и попросил провести партию в закрытом помещении. Спасский имел все права отказаться, и тогда, скорее всего, Бобби не явился бы на партию, и матч бы сорвался. Согласившись, Борис сильно рисковал. Он утрачивал психологическую инициативу. В итоге – Фишер впервые в жизни выиграл у Спасского и полностью вернулся в игру. Следующие несколько партий прошли под знаком доминирования американца. Очевидно, что чемпион мира спасал матч, спасал не для себя или Фишера, а для истории – для нас всех. Много лет спустя я прочёл, что он сам сказал тогда об этом. Источник был на сербскохорватском языке, так что дословную точность перевода я не гарантирую, но за смысл отвечаю: «Эх Борис Васильевич, – скажу себе, когда буду умирать, – смалодушничал ты тогда, и такой матч не состоялся».

Да, Спасский проиграл, но матч этот останется в истории как матч столетия – никогда ни до, ни после шахматы не вызывали такого интереса в мире. Борис не смалодушничал, проявил храбрость, граничащую с безрассудством. За это ему был благодарен весь шахматный мир, включая, я думаю, и Фишера. Этот матч их не поссорил и в дальнейшем они стали действительно очень близкими людьми.

И, наконец, немного ещё об одном друге Фишера. Это был Пал Бенко. Дружба с ним показывает, что Бобби был незлопамятным человеком.

Я познакомился с Бенко в 1996 году на Олимпиаде в Ереване. Тогда ему было уже под семьдесят, но выглядел он очень хорошо и производил приятное впечатление в общении. Случайно мы оказались за одним столиком в каком-то буфете и очень неплохо поговорили. У меня было определённое предубеждение против него, т.к. я знал о том, что в 1962 году Фишер отказался лететь с ним домой в связи с рядом причин, одна из которых состояла в том, что на Кюрасао Бенко как-то раз ударил Бобби.

Ссора была пустяковая, но тем не менее…

Мне Пал понравился, и я ещё подумал, что, может, он и неплохой человек, но больше я с ним не общался. Как-то при встрече он помахал мне рукой, и я тоже помахал в ответ. Сейчас жалею, что не продолжил с ним знакомства. Оказывается, они не только помирились, но и стали друзьями. В 1970 году Бенко уступил своё место Фишеру в межзональном турнире, затем они немало контактировали в будапештский период жизни Бобби и, наконец, меньше чем за два года до смерти Фишера по его просьбе Ватаи-сан организовала визит Бенко в Японию, где тот читал лекции.

Вот вкратце о тех друзьях Фишера, которых я знал лично.